– Повторяю, сэр Питер, эти документы были отосланы с одного и того же аппарата?
Дартингтон нахмурился. Самое время выглядеть действительно озадаченным, подумал он и стал демонстративно сравнивать документы. Какое-то время он сидел, явно ломая над чем-то голову. Затем с криком «Минуточку!» он вскочил на ноги и подошел к столу. Достав из него «ежедневник», он по пути к креслу пролистал страницы. Сравнив еще раз даты на факсах, он посмотрел на Смита.
– Это все объясняет, – сообщил Дартингтон, с улыбкой усаживаясь обратно и с интересом разглядывая Смита.
Настала очередь разведчика выглядеть растерянным. Все происходило совсем не так, как он ожидал.
– Сэр Питер, просветите меня, пожалуйста.
– В ночь на 19 ноября прошлого года мой дом в Кенте был обворован. Подростки. Среди прочих украденных вещей были некоторые документы и факсимильный аппарат – этот самый аппарат. На поддельном факсе стоит дата – 2 декабря. Ясно, что аппарат попал в плохие руки. Указанный же здесь номер телефона ничего не значит – его приходится вводить вручную. Все это говорит лишь о том, что вор не изменил настройку. Думаю, вы получили свой ответ. – Он издал легкий вздох притворного облегчения. – А теперь, – продолжил он, придав голосу жесткие нотки, – будьте уж так любезны, расскажите, и побыстрее, что все это значит? Что там еще стряслось и что по этому поводу предпринимают ваши люди?
Смит находился в полной растерянности. Он нацарапал дату кражи на клочке бумаги и мысленно сделал пометку устроить Лондону выволочку за то, что те не проверяют факты. Затем он поднял взгляд на промышленника.
– Сэр Питер, как оказалось, мы должны принести свои извинения, впрочем, как и дать объяснение. Возможно, вы поймете всю тяжесть ситуации, если я сообщу вам, что, оказывается, люди, ответственные за посылку этих документов, воспользовавшись средствами, затребованными в этом факсе, проникли в Саудовскую Аравию и осуществляют что-то вроде, ну, скажем, террористической операции.
Дартингтон распрямил спину – его изумление было искренним. Сбитый с толку Смит совершил ошибку, которой избежал бы Халлам: он не рассказал всей правды. Сообщи он Дартингтону, до какой степени уже продвинулось следствие, тот наверняка выказал бы тревогу. Если бы он пошел дальше и дал понять, что установлены личности членов команды… но он этого не сделал, и Дартингтону удалось удержать себя в руках.
– Понимаю, – медленно произнес он, сохраняя на лице маску озабоченности. – Боже праведный! Это, конечно же, все объясняет. Послушайте, мне крайне жаль, что я был не особенно вежлив с вами. Но я и понятия не имел. Надеюсь, вы схватите этих людей. Могу ли я что-то сделать, чтобы помочь…
– Спасибо, сэр Питер. Вы очень любезны, что проявили такое понимание. Но, как вы уже оценили, мы не можем тут слишком деликатничать. – Смит поднялся на ноги. – Еще раз мои извинения за то, что побеспокоил вас со столь неприятными вещами.
– Ничего-ничего, сержант. – Дартингтон проводил Смита до дверей и пожелал тому всего доброго.
Он стоял на крыльце виллы, пока Смит усаживался в машину. Даже слепому ясно, какой ты сержант полиции, подумал Дартингтон. Да у тебя на лбу написано, что ты из разведки!
Джулиан Смит не торопясь удалялся от виллы, раздосадованный тем, как прошло дознание. Он не поверил ни единому слову из того, что сказал Дартингтон. Да, говорил он бойко и убедительно, все так. Но эта чертова история с кражей факсимильного аппарата явно шита белыми нитками. Он не сомневался, что при проверке все подтвердится, но уж слишком гладко все получалось. Не стоит расстраиваться, решил он. У него хватило времени, чтобы кое-что сделать на вилле, ну а телефонная линия уже прослушивалась. Два скрытых микрофона и записи телефонных разговоров что-нибудь да откроют.
Форштевень огромного боевого корабля разрезал спокойные воды в северной части Персидского залива. За кормой далеко в темноту уходило кипящее фосфоресцирующее свечение. Четыре турбины, развивающие мощность двести двенадцать [тысяч] лошадиных сил, увлекали корабль на север со скоростью тридцать узлов.
На его мостике, почти в ста футах над поверхностью моря, капитан корабля ощущал прилив надежды, последовавший вслед за приказом, полученным десять минут назад. Возможно, он означал временную отсрочку. Оставалось каких-то три недели до тех пор, когда его корабль – один из четырех самых больших линейных кораблей в мире – должен был отправиться домой и встать на консервацию. «Нью-Джерси» первым постигла эта участь; «Айова» – самый старый из четырех – был следующим; ну а вскоре за ними последовал «Висконсин». Еще каких-то три недели – и наступит очередь линкора ВМФ США «Миссури». Неужели это и впрямь его последний поход?
А вдруг нет? Это было немыслимо. «Миссури» представлял собой ни больше ни меньше, как живую плавучую историю. И это была великая и гордая история как для него, так и для его трех кораблей-братьев. Не считая злосчастных японских линкоров класса «Ямато», они были самыми быстроходными и самыми тяжеловооруженными из когда-либо построенных боевых кораблей. Ничто не могло противостоять их колоссальной мощи. Капитан в который раз стал вспоминать их блестящее прошлое. Встав в строй в 1943–44-ом годах – почти полвека назад, – четверка доблестно сражалась против японцев на Тихом океане. Когда в конце второй мировой войны Япония капитулировала, сама церемония капитуляции происходила на палубе линкора ВМФ США «Миссури». В конце сороковых годов три из четырех гигантских кораблей были отправлены в запас – считалось, что время линкоров миновало. Только «Миссури» поддерживался в боевом состоянии, и то лишь в основном благодаря связанным с ним историческим событиям. В 1959 году его три корабля-брата были расконсервированы для бомбардировки береговых укреплений во время войны в Корее, а сам «Миссури» был еще и флагманским кораблем командующего Седьмым флотом. В конце Корейской войны они были опять законсервированы, на этот раз – все четверо, и, как утверждали умники, это было определенно их концом.